Аркадий Гайдар - Том 4. В дни поражений и побед. Дневники
– Кто? – переспросил Матвей.
– Актиф, говорю, – повторил подводчик. – Это его у нас мужики прозвали – актиф да актиф.
– Почему же это актив? – опять переспросил не понявший Матвей.
– А этого я вам не могу сказать, – немного помолчав, серьезно ответил старик. – Это ему уже, верно, от бога. Карактер такой. А родители у него все спокойные были… Лошадей пойду покормлю, – добавил он, поворачиваясь к двери. – Тут-то пока пойдет сухо. А дальше, за Чарабаевским лесом, дорога круто тяжелая.
* * *В первую телегу сели подводчик, Федор Калганов, Дитятин, а на вторую – Матвей и Кирюшка.
Только что тронулись, как из-за поворота со свистом вылетел пассажирский поезд.
– Стой! – крикнул Матвей. – Подержи-ка, Кирюшка, вожжи, а я сбегаю посмотрю: вдруг Шарабашкин подъехал.
Он прошел на платформу и остановился, вглядываясь вдоль по составу.
Слезли четверо. Слепой старик с хромой старухой, толстый мужик с узлом, которого тотчас же принялась ругать встречавшая его баба, да какой-то широкоплечий, в кожаной фуражке, с солдатским мешком за спиной. Шарабашкина не было.
– Вот балда! – выругался Матвей, забираясь на телегу. – На улице, что ли, его задавило?
И он сердито дернул вожжами, потому что первая подвода была уже далеко.
Отдохнувшие кони бойко рванули под гору, колеса зачвакали, разбрасывая грязь, и Кирюшка, который сидел на ящике спиной к Матвею, крепко ухватился за торчавший стоймя рогожный сверток.
– Матвей!.. Дядя Матвей! – закричал Кирюшка, толкая Матвея в спину и еще крепче цепляясь за рогожу. – Дядя Матвей! Да обернись ты… гляди-ка, кто-то нас догоняет!
Матвей обернулся. И точно, вслед за ними от вокзала прямо по грязи бежал человек, что-то крича и размахивая руками.
Матвей остановил коней и вскоре узнал в догонявшем того человека в кожаной фуражке, который только что слез с поезда.
– В Малаховку? – спросил, подбегая, запыхавшийся человек. – Ах, черти! Чуть было не отстал. – Он поспешно сбросил мешок, вскочил сам на телегу и спросил: –Это ты бригадир? Ну, здорово! Тебе от Бутакова записка. Заболел Шарабашкин, меня за него послали.
– Го-го! – загоготал Матвей. – Вот оно что! А я смотрю, кто это по грязи, как козел, скачет? Ах ты, Шарабашкин! Молодец Бутаков! Ну, теперь все хорошо… Трогаем!
* * *Новому бригаднику было лет под пятьдесят. Кожаная фуражка была ему не впору: мала. От этого лысая голова его казалась еще круглее.
Но больше всего удивило Кирюшку то, что у бригадника была только одна бровь. Другой брови не было, и от этого лицо его казалось сбитым из двух разных половинок.
– С сыном едешь? – спросил бригадник, забирая у Матвея вожжи. – Сын-то ростом не в батьку… Н-н-о, хорошая! – задорно крикнул он, подстегивая шуструю буланую пристяжную. – Получай овсеца с другого конца! Тпру… дура!.. – озабоченно остановил он и, соскочив на землю, уверенно направился к лошадиной морде. – Как же это ты, бригадир, едешь, едешь, а у тебя вожжа под чересседельник пропущена?!
– Скажи ты! А мне и ни к чему! То-то, я смотрю, все вертится, проклятая, – оправдывался Матвей. И теперь уже совсем дружелюбно посмотрел на нового товарища, прикидывая, что с этим, вероятно, работа пойдет ладно.
Телега затарахтела дальше, а Кирюшка с еще большим любопытством и даже с уважением посмотрел на этого однобрового человека.
– Что смотришь? – спросил тот. – Али я знакомый?
– Отчего это? – нерешительно спросил Кирюшка, показывая на безбровый глаз.
– Это, брат, смолоду. Дитем еще был. Дед под горячую руку кипятком в лицо плеснул. Зачем, говорит, сел за стол, лба не перекрестивши. Спасибо еще, что глаз-то цел остался… Ну, хорошая! – задорно крикнул он буланой коняге. И, сжимая вожжи между коленей, он сказал, оборачиваясь к Кирюшке и подмигивая ему голым глазом: – Вот, брат, у нас какое в детстве бывало-это тебе не с пионерами в барабан бить.
* * *Ехали полем, ехали лесом. Перед самой Малаховкой дорога подняла круто в гору.
Первая подвода остановилась, поджидая отставшую вторую.
– Ну, доехали! – крикнул Матвею посиневший и продрогший Федор. – Все нутро растрясло. Куда останавливаться поедем?
– В контору поедем, там скажут. Далеко ли, старик, контора?
– Контора-то? Контора-то не больно далеко. Да кто его знает, не поздно ли в контору. Я лучше вас до Калюкина свезу. Он уже все объяснит вам – и куда и что.
– К Семену, что ли, или к Якову? – неожиданно спросил у подводчика подошедший новый бригадник.
– К Семену, к Семену. – подтвердил старик, поднимая удивленные глаза на спрашивавшего. – К Якову зачем же? То Яков – он ни к чему, – а то Семен… Александр Моисеевич! – протяжно заговорил вдруг старик, уставившись на нового человека. – Александр Моисеевич! Вас ли привел господь бог встретить?
– Бог не бог, а как видишь, – ответил бригадник, здороваясь с подводчиком. – А ты, дядя Пантелей, не стареешь и не молодеешь. Ну, к Калюкину так к Калюкину. Где он? Все там же, на Овражках?
– Нету, Александр Моисеевич: он да Григорий Путятин теперь в костюховском дому живут. Давно уже живут.
– А сам Костюх где?
– Костюх? – И старик еще с большим удивлением посмотрел на спрашивавшего. – Выслали Костю-ха, Александр Моисеевич, – задумчиво и протяжно добавил он. – Какой там Костюх! Да у нас за эти годы делов-то, делов-то сколько переделалось! Какой там Костюх! – повторил старик и, недоуменно улыбаясь, махнул рукой.
– Бывал ты, что ли, здесь? – спросил у нового товарища Матвей, когда зашагали они рядом с подводами вдоль села.
– Бывал ли? А ты у него спроси, – улыбнувшись, ответил бригадник, кивая на старика. – Вот что, бригадир, – сказал он, останавливаясь. – Вы прямо к Калюкину ступайте, а я тут к знакомым заверну. Все равно уже скоро ночь. А я вас завтра чуть свет разыщу, тогда и за работу.
– Здешний он, что ли? – спросил у старика Матвей, когда новый товарищ, круто свернув в проулок, исчез из виду.
– Александр Моисеевич? – спросил старик. – Ба-аль-шая голова! Это он наш колхоз собрал. Вон, видишь, как раз на горке домок с радиом: это раньше он здесь жил. Как же! – все так же задумчиво повторил старик. – Как же!.. Здешний! Первый наш председатель!
Матвей хотел было расспросить подробней, но тут подводы остановились у калюкинского дома, и удивленные бригадники увидели следующее.
Возле трех порожних подвод стояли два насупившихся подводчика и толстая баба, которая крепко держала в руках два больших, еще горячих каравая хлеба. А возле этой бабы сердито и беспомощно кружился и прыгал сам маленький рыжебородый Калюкин.
– Давай, Маша, давай! – быстро говорил он, пытаясь схватить каравай хлеба. – Давай, Маша! Видишь, людям некогда. Я тебе завтра чуть свет из пекарни такие же принесу.
– Не дам! – сурово и громко отвечала баба – У меня хлеб сеяный, а ваш пекарь норовит с отрубями испечь; у меня хлеб как хлеб, а у него то с подгаром, то с закалом. У меня чистая мука, а ему недолго и песку в квашню подвалить. На черта мне сдался ваш пекарский хлеб!
– Ты бы хоть людей постыдилась, Маша! – завопил увидавший бригадников Калюкин. – Какой песок? И как тебе не совестно?.. Давай лучше, Маша, давай! Сама видишь, людям некогда.
Но тут толстая баба и сама заметила подъехавших незнакомых людей. Она сердито плюнула в сторону отскочившего Калюкина, с сердцем швырнула оба каравая в крайнюю подводу и быстро пошла в ворота, одергивая на ходу высоко подоткнутую юбку.
Обрадованный Калюкин закричал подводчикам, чтобы они поскорей уезжали, и побежал навстречу подъехавшим.
– Это ничего, – объяснил он, здороваясь с Матвеем. – Это Маша… Жена моя… Тут, знаете, хлеб в пекарне запоздал, а людям на станцию надо-бензин подвозим. Вот она, Маша, и сердится.
– Так ты хлеб у нее своровал, что ли? – рассмеялся догадавшийся Матвей.
– Зачем своровал? Взаймы взял, – обиделся Калюкин. – Завтра отдам. А это она врет, что с песком. И подумать только – сболтнет со зла такая дура, а там и пойдет: с песком да с песком. Заходите, заходите, заходите! – опять весело зачастил Калюкин. – Вот и хорошо, что приехали.
– Маша! – вскоре как ни в чем не бывало распоряжался он в избе. – Вздуй-ка, дорогая Маша, для гостей самовар.
– Самовар! – спокойно и укоризненно отвечала толстая баба. – И сколько раз я тебе говорила: отдай, Семен, в кузницу. Долго ли кран починить? А теперь-самовар! Эх, ты! – с досадой добавила она насмешливо и добродушно. – Эх, ты! И правда, что одно слово – актиф.
И, опять подтыкая юбку, она сердито закричала высокой чернобровой девке Любке, чтобы та вздула Огонь и поставила чайник.
Матвей и Кирюшка ночевали у Калюкина.
Перед тем как лечь спать, Матвей вспомнил о записке от Бутакова. Бутаков писал: «Посылаю тебе кузнеца из утильцеха – Александра Моисеевича Сулина. Работает он у нас недавно, но человек, кажется, толковый. Спасибо, что выручил и вызвался поехать взамен Шарабашкина».
